«Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве... Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их» (Ин. 4:35, 38).

Эти слова Иисуса Христа были обращены к его ученикам, но они справедливы и по отношению к нам. Мы входим или, точнее, начинаем входить в труд наших предшественников, подвизавшихся на ниве православной педагогики, среди имён которых первым стоит имя великого русского педагога Константина Дмитриевича Ушинского.

Долгое время считалось, что христианское миросозерцание К. Д. Ушинского мешало его педагогической деятельности, успех которой, как это подчёркивалось исследователями его творчества, достигался «несмотря на» и «вопреки» его религиозным верованиям. В данном случае мы имеем классический пример «точности наоборот». Необыкновенный эффект дидактики великого педагога был достигнут не вопреки, но именно благодаря православию К. Д. Ушинского. Приведём одно характерное высказывание Константина Дмитриевича:

«Та вера хороша, которая удовлетворяет человеческой натуре, открывая ей бесконечную и не эгоистическую деятельность; даёт терпимость; даёт место науке, свободе мысли; не признаёт ничьей власти над моей совестью, стоит за своё. Но не навязывает; не допускает произвола; хранит исторические предания; признаёт свободу воли, а не фатализм, как турки и протестанты; словом, наша святая вера».

Подобных высказываний о религии, Церкви, христианской вере в трудах Ушинского мы находим множество. Из них можно составить целый сборник. Вместе с тем, при всей важности этих отдельных высказываний, они должны рассматриваться в контексте целого — православной педагогической антропологии К. Д. Ушинского, которая является ключом к пониманию его дидактической системы.

Согласно К. Д. Ушинскому, целью, идеалом педагогики является «совершенный человек». В первом томе «Педагогической антропологии» он сначала отмечает, что «вечно предшествующий идеал педагогического искусства есть совершенный человек», а затем пишет о том, что педагогика «стремится к идеалу, вечно достигаемому и никогда вполне недостижимому, к идеалу совершенного человека». Ушинский говорит о «совершенном человеке» не просто как об умозрительной совокупности социально значимых качеств, вырабатываемых у детей с помощью усилий педагогов, но как о вечно предшествующем и вечно достигаемом идеале, и это вызывает у нас представление о некоей вечной реальности.

Что же это за реальность? В материалах к третьему тому «Педагогической антропологии» мы находим прямой ответ на этот вопрос: «Этот идеал надобно внедрять детям с детства, этот идеал — Христос. Каждый христианин рожден для высшего совершенства!». Само строение «Педагогической антропологии» К. Д. Ушинского соответствует святоотеческим представлениям о трёхчастности строения человека: тело, душа, дух. Первые два тома посвящены телу и душе. В последнем томе рассматриваются вопросы, связанные с духовной природой человека. Соответствует также святоотеческой традиции и применяемый в «Педагогической антропологии» метод изучения души человека — непосредственное наблюдение над собственной душой: «На основании этих-то воспоминаний душой своей истории человек полагает возможным действовать на душу другого человека и избирает для этого именно те средства, действительность которых испробовал на самом себе».

Подобный подход в принципе отличается от той абстрактной психологии, которая изучается в наших университетах, равняется на естествознание, видя в нём образец научности, и тем самым превращает человека в механическую систему. Святые отцы путём самопознания, путём истинных первопроходцев изведали все пустыни и бездны падшей души человека, ни один их совет не носит отвлечённого характера, все они проистекают из их собственного опыта.

Не мыслит иного пути для педагога и К. Д. Ушинский, требуя от воспитателя истинного христианского смирения, при котором «человек с глубокой болью в сердце осознаёт свою испорченность и все свои скрытые пороки и преступления своей жизни, сознаёт даже и тогда, когда толпа, видящая только внешнее, а не внутреннее, называет эти преступления безразличными поступками, а иногда и подвигами». В этих словах раскрывается подлинный масштаб личности К. Д. Ушинского, вся глубина его самосознания и смирения, в котором великий русский педагог справедливо усматривает главный источник творчества.

Наибольшей новизной, гениальностью прозрений отличаются материалы третьего тома «Педагогической антропологии», который был посвящён духовной стороне человека и, как известно, остался недописанным. Однако и в других двух томах, где с педагогической точки зрения рассматриваются физиология и психология человека (его тело и душа), ни на одно мгновение не упускается из виду духовная цель воспитания. Весьма показательно следующее замечание Ушинского, сделанное в небольшом предисловии к первой серии его статей в «Педагогическом сборнике», которые в дальнейшем и легли в основу «Педагогической антропологии»:

«Принуждённый самим свойством избранного мной предмета встречаться с метафизическими вопросами, я прежде всего старался везде держаться фактов; но если, за недостатком их, мне приходилось выбирать одну из двух одинаково достоверных научных гипотез, то я выбирал ту, которая не противоречит коренным религиозным верованиям человечества, потому что в самой силе этих верований есть уже залог истины».

В заключение физиологической части своей антропологии Ушинский пишет:

«Многие боятся естествознания как проводника материалистических убеждений; но это только слабодушное недоверие к истине и её источнику — Творцу природы и души человеческой. Истина не может быть вредна: это одно из самых святых убеждений человека, и воспитатель, в котором поколебалось это убеждение, должен оставить дело воспитания, — он его не достоин. Языческий бог обманывает, хитрит, притворяется, потому что он сам — создание человеческого воображения: христианский Бог сама истина. Пусть воспитатель заботится только о том, чтобы не давать детям ничего, кроме истины...»

В начале же психологической части «Педагогической антропологии» читаем: «...истина, добытая рассудком из наблюдений и опытов, признаётся нами совершенною истиною только в том случае, если она сходится с нашими врождёнными верованиями... мы признаём полную истину только наших врождённых верований, в том же, что им противоречит, видим только истину временную, относительную, опытную, ограниченную, рассудочную, а не разумную».

Ещё решительнее приоритет христианских ценностей отстаивается Ушинским по отношению к социальным и политическим факторам жизни человека и человечества. В 60-е годы XIX века среди молодёжи пользовалась широкой популярностью идея разумного эгоизма, суть которой заключается в следующем: «Для того чтобы человек был счастлив или наслаждался, какого рода эти наслаждения ни были, ему необходимо жить в обществе, а потому он должен быть счастлив так, чтобы это не мешало счастью других, чем общая доля счастья увеличится, а вместе с тем увеличится и доля счастья каждого человека».

Ушинский убедительно показывает языческую подоплёку этой идеи, её несовместимость с христианским мировоззрением: «Это умеряющее начало общественности могло ещё держаться в языческом мире, где личность человека вообще уступала государству; но оно уже решительно не может держаться в мире христианском, после того как христианство самую личность человека, его душу сделало целью всей истории человечества. После этого великого переворота нет уже сомнения, что и всякое общество и государство, и союз государств существует только ради личности человека и в ней одной находит разумное оправдание своего существования».

Конечно, Ушинскому на фоне общего гуманистического оптимизма его времени и в кошмарном сне не могли привидеться чудовищные социально-государственные опыты XX века, нацеленные на уничтожение свободы и самостоятельности личности, отбросившие нас в дохристианскую языческую эпоху. Вместе с тем в «Педагогической антропологии» присутствует великая тревога за человека, порождённая знанием его повреждённой грехом и страстями природы.

Школа, согласно Ушинскому, призвана облагораживать социальную жизнь, вносить в неё разумные элементы, «под сенью которых должны обеспечиться от едкой остроты жизни и её беспрестанных временных увлечений — как нежное беззащитное детство, так и неокрепшая ещё пылкая юность». Ушинский предостерегает о той опасности для общества и человечества, которая может произойти, если воспитание сдвинется с христианских основ: «Каждый, кто принимается за дело воспитания, прежде чем начать сеять в детские души семена материалистических воззрений, должен посмотреть на плоды, которые могут вырасти из этих семян». При этом он перечисляет эти плоды: «оправдание деспотической власти одного человека над другим, презрение к человеческой личности, равнодушие к праву и правде, полная бесправность отношений, уважение к одной силе, жестокость». Как на собственном опыте, так и на опыте предков мы могли убедиться в правоте Ушинского: плоды эти мы пожинали и продолжаем пожинать.

Характеристика предмета педагогики в современных учебниках нередко начинается с критики позиции Ушинского, относившего педагогику не к наукам, но к искусствам. Полемический пафос оппонентов Ушинского во многом обусловлен воздействием на них общепринятой сегодня системы ценностей, в которой наука занимает вершинное положение. Мы все в той или иной мере вольно или невольно исповедуем сциентизм — религию современной технократической цивилизации. Однако для Ушинского наука не является высшей ценностью. Признавая необходимость освоения школой научных достижений, великий русский педагог далёк от обожествления науки, рассматривая её как порождение способностей души человека, его рассудка, присущего, согласно Ушинскому, в определённой мере и животным.

Искусство же, по Ушинскому, относится к сфере духа и разума человека и вместе с нравственностью выступает как практическое осуществление религиозного идеала в жизни: «Наука только изучает существующее или существовавшее, а искусство стремится творить то, чего ещё нет, и перед ним в будущем несётся цель и идеал его творчества». При таком подходе высшей целью педагогики как искусства становится обучение творчеству жизни, «вечно предшествующий идеал этого искусства есть совершенный человек».

Данная мысль получает наиболее открытое и полное выражение в материалах III тома «Педагогической антропологии», которые, к сожалению, так и не стали достоянием широкой педагогической общественности России. Ушинский здесь ставит и разрешает один из сложнейших вопросов философской антропологии — вопрос о соотношении эстетики и этики, красоты и добра. Источник эстетического чувства, по Ушинскому, — это врождённое стремление к совершенству: «Язык прекрасного — гармония, врождённая и душе и телу, но само прекрасное — Бог». Красоту же Ушинский определяет так: «Сила истинна в такой форме, что она делается доступна чувству без посредства рассудка». При этом он восклицает: «Сердцем веруется в правду — вот девиз художества». «Вид распятого Христа — уж с одной художественной стороны действует победоносно. Смирился до смерти, смерти же крестныя, — тут смирению пределов уже нет; оно разорвало все пределы и стало божественным творчеством. Чтобы так смириться — нужно смирение, создавшее мир».

Нравственность, по Ушинскому, ни в коем случае не является проекцией государства и общества, её основанием является евангельское «люби другого, как самого себя»: «Способность самосознания, самооценка и стремление к истинному совершенству, раскрытому в сердце Евангелием, стремление быть совершенным в глазах самого себя и возможность удовлетворить этому стремлению во врождённом чувстве любви к благу, счастью, свету, истине — вот основания человеческой морали». Эстетическое и нравственное выступают у Ушинского как формы вечно расширяющейся деятельности, Божественного творчества, стремящегося к совершенству: «Эта деятельность доступна всякому и во всяком положении, хотя в безграничности она доступна только Творцу». К сказанному необходимо добавить, что красота и добро в «Педагогической антропологии» предстают не как умозрительные отвлечённые понятия и не как функции человека, но как реальное и живое целое, явленное нам в образе Иисуса Христа.

Поводом для рассуждений и выводов К. Д. Ушинского в «Педагогической антропологии» часто выступают положения, формулировки, схемы, принятые в европейской педагогике середины XIX века. Для этой педагогики было характерно преобладание рассудочного, протестантского и позитивистского подходов. Как известно, протестантизм видит в христианстве прежде всего разумную и полезную для общества мораль, не понимая и не чувствуя духовной реальности Церкви как Тела Христова, её благодатной природы. Ушинский нигде прямо не высказывается по догматическим вопросам, но он последовательно проводит мысль о бесплодности безблагодатной веры и религии. Показательны в этом отношении гневные слова, вырывающиеся у обычно сдержанного Ушинского по поводу утилитарного подхода к религии, характерного для немецкого протестантизма: «Владычество Пруссии в Европе грозит последней большей бедой, чем владычество Тамерлана. Это будет владычество бездонного рассудочного разврата». В данном случае мы имеем дело с отрицательной формой исповедания К. Д. Ушинского, выраженного «от обратного». А вот положительная форма православного исповедания К. Д. Ушинского: «Нет статуи и нет картины, которая бы воплотила чувство, разливающееся по Руси в день Светлого Воскресения, когда из края в край её гремит одно слово — "Христос воскрес, яко всесилен"».

В «Педагогической антропологии» Ушинского и его учебных книгах получает воплощение непонятное и неприемлемое для атеистической и протестантской морали литургическое сознание. В основе этого сознания лежит сопереживание жизни Христа через со-распятие и со-воскресение с Ним. Это сопереживание для православных христиан отличается необыкновенной реальностью и конкретностью: каждый день воспринимается сквозь призму годового литургического круга, оказывается связанным с определённым моментом великой мистерии — воплощением и вочеловечением Христа, Его страданиями, погребением, воскресением, вознесением и прославлением. Православное мировидение является внутренней формой, своеобразным «архетипом» знаменитой учебной книги К. Д. Ушинского — «Родного слова».

Важное место в первоначальном варианте книги играли рассказы из библейской истории, статьи, посвящённые христианским праздникам, Божьи заповеди и молитвы. Исключение всех этих важнейших составных частей книги в советских изданиях «Родного слова» существенно нарушало структуру учебника. Так, в основу второй, центральной части «Родного слова» был положен не фенологический принцип наблюдений за сменой времён года (этот принцип играет структурообразующую роль в современных пособиях по чтению для начальной школы, напоминающих порою учебники естествознания и природоведения), а идея литургического православного годового круга. Сам К. Д. Ушинский в «Книге для учащих» выделяет этот момент как центральный и важнейший:

«Для ребёнка Светлый праздник и весна, Рождество и зима, Спас и спелые плоды, Троица и зелёные берёзки сливаются в одно могучее впечатление, свежее и полное жизни... Первое знакомство с евангельскими событиями всего удобнее совместить с объяснением предстоящих праздников: здесь и церковная служба, и рассказ матери, и праздничное чувство ребёнка — всё соединяется, чтобы оживить то или другое событие».

Первостепенную роль в построении учебника играют небольшие рассказики под названием «Из детских впечатлений», помещённые во всех разделах «Родного слова». Большая часть этих текстов приурочена к церковным праздникам. Вот пример одного такого текста, имеющего подзаголовок «Радоница»:

«Бабушка и мамаша взяли меня и двух сестёр на кладбище. Там, под крестами, много спит наших родных: там и моя сестрёнка Лиза. Как обросла травою её маленькая могилка! Повсюду проглянули жёлтые одуванчики, а длинные космы плакучих берёз будто осыпаны зелёным пухом. Пташки носятся и щебечут; та тащит соломинку, та пёрышко: видно, принялись они вить гнёзда. За кладбищем крестьяне уже пашут яровое поле».

В этом тексте нет прямой проповеди христианской религии, но здесь всё проникнуто духом христианства, для которого нет и не может быть безысходной трагедии в смерти людей. Не случайно ближайший послепасхальный День поминовения усопших называется, согласно традиции Православной Церкви, Радоницей. Этот день — не день отчаяния и чёрной печали, но день радости, соединения всех — ныне живущих на земле и ушедших из земной жизни — в светлом предощущении неизбежной конечной победы над смертью, упразднённой Воскресением Христа: «Смерть! где твоё жало? Ад! где твоя победа?»

Идея целостного и гармоничного литургического сознания, пронизывающая «Родное слово», определяет характер, содержание и расположение всего дидактического материала в этой учебной книге Ушинского — от изречений нравоучительного характера («Худо тому, кто добро не делает никому», «Добро не умрёт, а зло пропадёт» и т. п.) до отдельных литературных произведений. Так, например, стихотворение Ф. И. Тютчева «Весенние воды» помещено под рубрикой «Великий вторник»: воскресение природы в Православии традиционно рассматривается как прообраз Воскресения Христа; ликование и торжество, звучащие в словах «Весна идёт! Весна идёт!» сродни ликующей радости пасхальных песнопений. Тем самым стихотворение Тютчева становится в контексте учебной книги Ушинского выражением всё нарастающего трепетного ожидания великого чуда, которым живут православные люди в Страстную седмицу.

«Родное слово» К. Д. Ушинского послужило прототипом большинства книг для чтения в начальной школе, созданных в России в XX и XXI веках. Несмотря на различные (как правило, атеистические и коммунистические) мировоззренческие установки авторов этих книг, влияние политической конъюнктуры и злобы дня, свет первоначального образца продолжает пробиваться сквозь позднейшие тяжеловесные и грубые напластования. В ряде случаев сохраняются название «Родное слово» и распределение материала в соответствии с годичным циклом, а также многие из первоначальных текстов изречений, басен, сказок, стихотворений и прочее. При этом нередко происходят весьма характерные трансформации, типичным примером которых является замена заглавия рассказа К. Д. Ушинского «В поте лица твоего будешь есть хлеб твой» на заглавие «Хлеб». В большинстве современных экспериментальных разработок для начальной школы наблюдается стремление к радикальной перестройке структуры и содержания книг для чтения. При всей интеллектуальной изощрённости концептуальных основ инновационных учебников и программ они заключают в себе опасность невосполнимых утрат, связанных с отрывом от духовных корней русской культуры. Для современных систем развивающего обучения является доминирующей установка на стимулирование рассудочной способности ребёнка, при этом организация его внутреннего мира, как правило, остаётся без всякого внимания. Перегрузка детей информацией, стремление к теоретическому усложнению материала притупляют и ослабляют детей духовно, тормозят развитие других сторон их личности.

К. Д. Ушинского принято называть в числе основоположников развивающего обучения. Между тем Ушинский никогда не считал развитие рассудочной способности ребёнка главной задачей образования. Рассудок для него неотделим от живой природы человека, от его души. Согласно Ушинскому, животные также могут обладать высоко развитой рассудочной способностью — пауки, пчёлы, муравьи и другие. Человека же отличает от животных дух, способность к самосознанию и богообщению.

Поэтому главной целью образования, по Ушинскому, является не интеллектуальное, но духовное развитие человека, восстановление в нём образа и подобия Божия. Всё содержание и построение «Родного слова» определяется именно этой целью, при том что Ушинский избегает открытых религиозных поучений, считая проповедь религии задачей Церкви, но не школы. Природное богословие Ушинского, православный архетип «Родного слова» были в своё время недостаточно хорошо поняты ортодоксальными критиками. Они упрекали Ушинского за то, что религиозному материалу, проповедям и молитвам в учебнике уделено слишком мало места на фоне описаний природы, обыденных фактов, предметов быта крестьян, течения повседневной, «низкой» жизни людей. Порою эти обвинения в адрес Ушинского повторяются и в современной православной педагогике... Как это ни парадоксально, в попытках развести религию и обыденную жизнь, отделить небо от земли ортодоксальные критики Ушинского справа смыкаются с его советскими критиками слева, которые развивали мысль о несовместимости христианства и реальной жизни, об оторванности религиозных воззрений Ушинского от действительности. В том и другом случае мы встречаемся с различными формами рассудочного спиритуализма, всегда стремящегося свести Бога к чистой отвлечённой мысли, к формуле, отделить Его от человека, оторвать небо от земли.

Однако, как очень точно заметил священник Иоанн Журавский, «в Православии небо от земли неотделимо». Это прекрасно понимал и умел выразить Константин Дмитриевич Ушинский. Здесь также уместно вспомнить слова святого Исаака Сирина: «Всякое попечение доброго ума о Боге, всякое размышление о духовном уставляется молитвой и нарицается именем молитвы». С этой точки зрения мы можем рассматривать всю педагогическую деятельность К. Д. Ушинского как молитву, обращённую к Богу.

Источник