В школе я работаю уже 15 лет, и мне всегда это нравилось. Я думала, что проживать свою жизнь нужно с пользой для других. Жить ради самой себя, накоплений, удовлетворения собственных желаний — всё это меня не вдохновляло, быстро становилось скучно и неинтересно, сразу в голове вставали вопросы, волнующие человечество: а зачем тогда я живу?

В школу я пришла работать в дружный коллектив, детей отбирали, да и район хороший, с дисциплиной проблем не было, завучи всегда хвалили мои уроки… Чего ещё желать учителю? Я летала на крыльях, мне всё нравилось.

Потом я переехала и перешла работать в школу, которая находится на окраине Москвы, в спальном районе. Семьи были сложные, чаще неблагополучные, работать стало трудно. Мне дали коррекционный класс. Дети были очень слабыми, а образования коррекционного педагога я не получала. Помню, пишу я на доске, а они списать правильно не могут. Я вообще не могла понять их почерк — так всё было сложно. Да ещё в школе все ругали этих детей за неуспеваемость.

Вскоре я поняла, что главное в деле воспитания — любовь. Я старалась помогать моим ученикам, подбадривать их, хвалить. Тогда моего времени ещё хватало, чтобы оставаться с ними после уроков для дополнительных занятий, дети учили много стихотворений. Мы готовили с ними различные выступления к праздникам — я очень любила заниматься патриотическим воспитанием. Как могла, так и развивала их. Как-то мы поставили с ними грандиозный концерт на два корпуса школы, и все были в восторге, не могли поверить, что дети, которые толком не читают и отстают по всем предметам, могут так выступать. Всё это получилось благодаря взаимной любви.

Когда мы готовились к сочинению для ОГЭ, я подбирала разные коротенькие истории из жизни известных людей, чтобы они запомнились девятиклассникам и они могли привести их в качестве аргументации своего мнения. Это был единственный способ набрать побольше баллов, чтобы получить за экзамен хотя бы «3», — дети почти не читали, и обращаться к литературе было невозможно, а даже если и читали, то быстро всё забывали. Ещё я стала показывать им коротенькие сюжеты на экране через проектор, делая ставку на зрительную память. Помню, как на консультации перед экзаменом показала ученикам мультфильм про Серафима Саровского, когда мы разбирали понятие «доброта», не надеясь уже, что они что-то запомнят и напишут в сочинении.

И вот на экзамене случилось чудо. Моей самой слабой ученице попалась тема «Доброта»; она написала про Серафима Саровского и сдала экзамен благодаря этому святому. Половина класса или даже больше сдала на «4», была одна пятёрка, двоек никто не получил. Это было для меня самой большой моей победой, я очень радовалась.

…А лет пять назад в московских школах начало становиться всё хуже и хуже. Расскажу подробнее.

***

Теперь каждые пять лет меняется директор. Сформировавшегося коллектива больше нет. Новый глава приходит с новой командой, подтягивает своих, а учителей, которые мешают, увольняет. Каждый новый директор должен пройти аттестацию, а школа становится площадкой для реализации его любых безумных идей. 

Школы объединились в комплексы по несколько корпусов. Сегодня ты работаешь в одном корпусе, а на следующий год тебя могут перевести в другой. Никаких закреплённых за учителем кабинетов. Школы потеряли своё лицо, дух, традиции, индивидуальность.

На педсоветах во всех школах Москвы нам говорят одно и то же, по вышестоящей указке. Директора — исполнители, менеджеры в образовании. Завучи — тоже, только часто это неумелые исполнители, которые не могут правильно распределить нагрузку. А ведь учитывать надо многое, даже темперамент учителя.

В школах появились профильные классы. Однажды мне довелось работать с инженерным, в котором большую часть составляли мальчики. Они достались мне, когда я снова поменяла работу и перешла в другую школу. Я не учила этих детей ранее, и они так и не привыкли к моим требованиям. Сказать, что за всю свою жизнь я не видела ничего хуже этого класса, — это ничего не сказать. Я измучилась с преподаванием литературы, пока вела у них.

В каждом профиле разное количество часов на изучение конкретных предметов; изучение некоторых заканчивается уже в девятом классе. Ученики это быстро поняли и стали потребителями услуг. Они не желали стараться, учиться и трудиться, поэтому агрессивно относились ко всему, что они не хотели изучать и что им навязывали. Дети заявляли, что литература как предмет им не нужна, они искренне не понимали, почему они должны читать огромные романы, если можно прочесть их в кратком содержании. На уроках они постоянно пользовались телефонами. У меня создавалось впечатление, что я учила их не анализировать текст, а по-хитрому списывать, воспользовавшись гаджетом. Они не носили художественную литературу на уроки, учебники — тоже. Для инженерного класса человек — это цифра. Разговор о душе вызывал у них насмешки. Было очень сложно.

Каждое воскресенье у меня было отравлено подготовкой к литературе. Мне надо было построить урок так, чтобы дети, ничего не читающие и не желающие работать, хоть что-то делали. После занятий у меня возникало ощущение, что это самый отвратительный урок, что всё пошло не так, что я бездарный учитель.

С другими классами было легче — они тоже не читали, зато дети там были более душевными и родными по характеру. Но в целом в школах сейчас процветает цинизм, на переменах стоит мат, отношение к учителю стало как к обслуге, и он всегда во всём виноват, потому что администрация делает всё, чтобы родители не пожаловались.

Никаких выступлений и праздников в школе больше нет, потому что однажды родители пожаловались, будто дети не учатся, а только поют и танцуют на сцене. Все выступления к праздникам сразу прекратились, больше у нас нет никаких чаепитий, экскурсий. Остались только те мероприятия, которые влияют на рейтинг школы.

Отдельных слов заслуживают учебники. Я надрываюсь в поисках упражнений для своего коррекционного класса, работая одновременно учителем и методистом, потому что при объяснении новой темы не могу воспользоваться учебником. Кто так безграмотно подбирает упражнения? Почему такие книги вообще допускают к использованию? Когда-то я работала по учебнику Львова, мне он очень понравился, и я до сих пор беру материалы оттуда.

А на литературе ещё одна беда: я удивляюсь, почему так несносно составлены биографии писателей. Неужели нет никаких интересных фактов из жизни, которые дети могли бы с интересом прочесть, запомнить? Потом они могли бы воспользоваться этими знаниями при написании сочинения на ЕГЭ. Вместо этого — сплошные цифры, периодизация творчества, названия кружков, сухие факты. Если дан краткий анализ стихотворения, то таким языком, что я иногда сама не понимаю, о чём говорят авторы учебника. Все выходные я составляла интересные справки о биографиях, творчестве поэтов и писателей, подбирала упражнения для своих учеников по русскому, печатала, печатала и печатала…

Как проходит день учителя с понедельника? Средняя нагрузка — 30 часов. Мы приходим в школу к 8 утра. Проход строго по карточкам. Везде установлены камеры департамента образования. Как только звенит звонок с урока, ты должен немедленно отпустить детей, выставить отметки, записать домашнее задание (иначе директору сразу станет известно, что ты не внёс его вовремя в электронный журнал), выключить свет, открыть окна. Выйти на перемену для дежурства. Ходить строго до середины коридора. Под камерами нельзя читать, есть, пить, проверять тетради. Если в твоё дежурство произойдёт травма, будет выговор и могут потом уволить. Пообедать нет времени. После 15:30, когда закончатся седьмые уроки, тебе предстоит совещание на полтора часа. Если ты не выключил свет и не проветрил класс, то на педсовете ты объявляешься нарушителем не помню какого приказа не помню кого. Мы подписали уже столько бумаг, что ознакомлены с таким-то и таким-то приказом, что не помним даже, за что ещё в школе мы не отвечаем. За несвоевременность заполнения журнала тоже постоянные взыскания.

В чатах в вотсапе приходит по сто сообщений за день (по теме и нет), на которые приходится отвлекаться. Помимо чатов у нас есть ещё несколько почтовых электронных ящиков, куда тоже приходит разная информация.

Когда начались дистанционные занятия, многие не понимали, как пользоваться зумом, — нас никто не обучал. Учителя находились в страшном стрессе.

Надо сказать, что учитель вообще постоянно находится в стрессе, потому что всё везде фиксируется, ты в открытую (или с намёком) обсуждаешься в общем чате коллектива, если что-то не выполнил или забыл выполнить. На педсоветах о тебе могут говорить в третьем лице, чтобы не навлечь на себя беду. Вроде бы про тебя, но и не про тебя, а пожурили — и всем стало понятно, как делать нельзя.

Никому нет дела до того, чтобы найти правду. Нет задачи поставить образование на нужный уровень, наладить обучение и помочь ученикам. Завучи стали винтиками в системе. У школы есть одна задача — сэкономить, у педагога — заработать больше. Тот, кто легче ко всему относится, кто не переживает душой за детей, сейчас на высоте. В коллективе нет элементарной культуры общения, нет этики среди руководящего состава. Это тоже очень угнетает.

У нас в школе ввели дни открытых дверей. Это значит, что после окончания семи уроков, а также всех дополнительных (учителя обычно ведут их с 16 до 18 часов), ты остаёшься до 20:00 в школе для беседы с родителями, которые пожелают прийти к тебе. Это окончательно выматывает.

Нам не доверяют проверять тетради, мы обмениваемся стопками с коллегами — для чистоты эксперимента, чтобы мы, зная своих учеников, не подправили что-то. Очень унизительная процедура. Это происходит со всеми проверочными работами, и так сейчас во всех московских школах.

Все диагностические работы, которые присылает город, заказывают завучи. Есть независимые диагностики — они обязательные и бесплатные, а есть проводимые на усмотрение школы — они уже платные. Школа может хоть каждый месяц заказывать платные работы на «СтатГрад». После написания работы детьми мы должны вбивать все их ответы в специальную форму для завуча, который потом отсылает их обратно в «СтатГрад». На всю процедуру отведены короткие сроки, и это занимает очень много времени. А ещё говорят, что учителей освободили от бумажной волокиты!

Нас заставляли сдавать ЕГЭ в Московском центре качества образования. Это влияет на рейтинг школы. Если тебе достался сильный класс, то они хорошо занимаются и с ними меньше проблем, а твоя зарплата и премии — больше. Но если ты работаешь со слабыми детьми, которые не попали в профиль или предпрофиль, то ты обречён. Во-первых, неравнодушный учитель вкладывает много сил на подготовку к урокам с такими детьми. Во-вторых, эти ученики нигде не занимают призовые места, а все контрольные пишут ниже городского уровня. Это плохо сказывается на рейтинге школы. Бедному учителю, который и так за год втрое больше вкалывает с таким классом, чтобы вывести их хоть на какой-то уровень, достаётся на каждом совещании, да и премии стимулирующего характера он никогда не получает.

Ещё один минус — дети учатся в началке в одном здании, потом с пятого по шестой класс — в другом, после переходят в третье. Соответственно, всё это время меняются учителя. Затем в восьмом классе дети сдают экзамены в предпрофиль, и тогда снова может поменяться учитель и состав класса. В десятом классе — новые перемены с профилем, составом класса и педагогами.

Как тут можно говорить о преемственности, о какой-то последовательности в обучении, единых требованиях, спокойной обстановке? Как можно воспитать и взрастить своих детей одному педагогу, если он сам не знает, где окажется на следующий год, если у этого педагога всё время меняются не только классы, но и кабинеты, здания? Даже директор меняется — приходит новый человек с новыми взглядами и рушит всё, что создавалось предыдущим главой, начинает внедрять что-то своё и снова выжимать все силы из учителя.

К нам постоянно ходят на уроки. Ко мне за год пришли столько раз, как за все 15 лет не приходили. И приходят, не предупреждая заранее о времени и дате. А уж если появилась жалоба, даже необоснованная, то тебя с ней не ознакомят, чтобы, НЕ ДАЙ БОГ, не было скандала; но проверками замучают.

Завуч, которая приходит внезапно, берёт с собой огромный лист оценки педагога, в котором около 30 критериев. Что она хочет увидеть на уроке, мы не знаем заранее. За несколько лет я усвоила лишь то, что от меня хотят групповой метод работы, а также пользование МЭШ и деятельностный подход: я направляю, а ученики всё делают сами. Никто ничему не учил. Курсов не было.

Это всё некрасиво, унизительно, бесчеловечно и аморально. Учитель живёт с постоянным чувством вины, что он чего-то не успевает, что к нему придут на урок и снова всё будет плохо.

При такой работе за последние шесть лет я стала угасать. Не понимаю, почему так разлюбила школу, детей, почему нет настроения и постоянная депрессия, почему нет сил, а впереди одна чернота. Куда идти, на какую работу? Я ничего не умею, кроме преподавания.

***

И вдруг мне пересылают видео Татьяны Анатольевны Алтушкиной, где она говорит о том, что в 2020 году учителей заставят пройти экзамены и они станут тьюторами, а к 2025 году мы перейдём на дистанционное образование.

У меня подрастает племянница, и мы с сестрой давно задумывались, куда её отдавать. В свете последних событий, пандемии, того, что происходило в Москве во время изоляции, нам стало понятно, что даже планов нет, не знаешь, как жить дальше. Куда отдать ребёнка? Во всех московских школах электронные доски. Метод проектов. Игры. Расслабленность. Дети не привыкли учиться, трудиться. Уважение к учителю упало.

И в таком положении я вижу эмблему Русской Классической Школы в конце видео с Татьяной Анатольевной. Заинтересовалась, начала искать информацию — и так вдохновилась, что не могла успокоиться несколько дней.

У меня появилось много вопросов, а вместе с ними — надежда, что не всё потеряно, и вот, наконец, те школы, в которых я бы хотела преподавать, вот те методики, по которым я бы хотела работать. Очень обрадовало то, что основатели РКШ находятся в Екатеринбурге, потому что я там часто бываю летом — приезжаю паломницей в Ново-Тихвинский монастырь, живу с сёстрами и тружусь. А тут такой подарок! Оказывается, в этом городе ещё есть люди-единомышленники в вопросах обучения детей.

Когда я увидела тексты Ирины Анатольевны Горячевой, чуть не прослезилась. Как часто я тоже искала для учеников то, что будет полезно не только для ума, но и для души! На это уходило огромное количество времени. Мне все говорили, что только я одна готовлюсь так долго, что нужно легче относиться к своей работе, но мне хотелось научить детей чему-то доброму, рассказать им больше о православной культуре.

Чаще всего мне удавалось наладить контакт со многими детьми, они любили меня и просили поговорить с ними о наболевшем, о том, как жить, ответить на мучающие философские вопросы. Я вижу эту потребность в ребятах. Они ищут, мечутся, ведь человек не может без фундамента, без основ веры. Ему неуютно, когда у него не находится ответов на глубинные вопросы, и он страдает. Дети сейчас не знают, где норма, на что ориентироваться.

На меня иногда были жалобы, потому что на литературе я часто говорила с ребятами о духовности, не скрывала свою православную позицию по тем или иным вопросам. В светских школах сейчас такое положение: учителя, который увлечённо говорит об астрологии, не будут ругать, а вот педагога, говорящего о Боге, могут записать на диктофон и написать об этом в департамент образования.

С детьми никто не говорит о Боге, на Пасху у нас никто даже не поздравил друг друга. Это очень печально. Как-то работая в кадетском классе после Пасхи, я решила начать урок словами «Христос Воскресе», и в ответ мне прогремело: «Воистину Воскресе!» Мурашки по коже — так было радостно. Торжество православия! А в другом классе мне смущённо ответили несколько голосов; остальные молчали.

Дорогие Татьяна Анатольевна, Ирина Анатольевна, низкий вам поклон за то, что вы делаете, помоги Бог вам и всем вашим единомышленникам, коллегам, родителям и деткам, которые понимают, что мы должны трудиться совместными усилиями на благо нашей Родины, великой Руси, и не сдаваться в лапы цифровизации.