Древнеславянский как наднациональный (культурный) язык
Древнеславянский (церковнославянский) язык относится к ограниченному числу исторически засвидетельствованных общих, надэтничных (наднациональных) священных (сакральных) и культурных (книжных, литературных) языков, к которым в Европе можно отнести ещё латинский и отчасти греческий языки, а в Азии — арабский, тибетский и отчасти китайский языки. Церковнославянский, так же как и греческий византийского периода, был теснейшим образом связан с православной религиозной традицией, латинский же — с традицией католической, арабский — с традицией мусульманской, а тибетский — с буддийской ламаистской традицией.
По своей исторической роли и функции в славянской среде в эпоху Средневековья и в последующий период древнеславянский (церковнославянский) язык ближе всего к латинскому языку, имевшему более древнее происхождение, чем древнеславянский, и более сложный путь развития, восходящий к античности. С греческим же языком, также имевшим глубокие античные корни, древнеславянский (церковнославянский) был тесно связан своим происхождением, так как первые древнеславянские тексты были почти целиком переводными с греческого языка византийского периода.
Возникновение древнеславянского литературного языка
Возникновение древнеславянского языка и письменности хорошо зафиксировано историческими и литературными (жития, сказания) свидетельствами и памятниками. Во второй половине IX века славяне уже занимали значительную часть центральной, юго-восточной и восточной Европы и имели свои более или менее устойчивые государственные образования, каковыми были Киевская Русь, Сербия (Рашка), Хорватия, Болгария, Польша, Чехия и Великая Моравия. В Европе, наряду с романским и германским этническими массивами, закрепился в то время третий значительный массив — славянский.
Славяне постепенно принимали христианство, а с христианством и ту систему духовных и культурных ценностей, которая требовала своего письменного, книжного и богослужебного, устного выражения. В 863 году моравский князь Ростислав обратился к византийскому императору Михаилу Третьему с просьбой о присылке учёных мужей в Великую Моравию, чтобы церковная служба совершалась на славянском языке. Этими апостолами, просветителями славян были братья Константин (в монашестве Кирилл) и Мефодий, греческие духовные лица родом из Салоник, хорошо знавшие славянскую речь из окрестностей этого города. Век спустя монах, летописец Черноризец Храбр с гордостью писал, что в отличие от греков и других народов славяне знают, кто создал их азбуку и славянскую письменность. Первой славянской азбукой была «глаголица» — письмо оригинального изобретения, которое в относительно скором времени почти повсеместно было заменено «кириллицей», имевшей своим образцом греческое уставное письмо. Первые славянские тексты, в основном богослужебного характера, были переведены с греческого и сохраняли множество языковых заимствований из греческого. К сожалению, эти первые тексты до нас не дошли. Памятники, наиболее близкие к утраченным кирилло-мефодиевским текстам, немногочисленны. При этом из неполных двух десятков таких памятников лишь два относятся к X веку, остальные писаны в XI веке, то есть два века спустя после миссии Кирилла и Мефодия в Моравию. Язык этих, в большинстве своём глаголических, памятников называется старославянским. Он отражает первый этап развития древнеславянского литературного языка, его начало.
«Изводы» (варианты) древнеславянского языка
С распространением богослужения на славянском языке, славянского письма и славянских переводов Священного писания среди южных и восточных славян появились старославянские тексты, имеющие спорадически проступающие локальные языковые черты, в основном в области фонетики и лексики. Так появились так называемые изводы (или редакции) старославянского языка: болгарский, сербский, хорватский, чешский и русский (восточнославянский). Древнейшим датированным памятником русского извода является Остромирово евангелие — евангелие, переписанное для новгородского посадника Остромира в 1056–1057 годах. С этого памятника можно начинать почти тысячелетнюю историю русского литературного языка. К тому же времени можно отнести и начало сербского литературного языка (Мирославово евангелие, конец XII века) и болгарского литературного языка (Болонская псалтырь, начало XII века, и другие). Появление на Руси русского извода (редакции) древнеславянского языка обозначается исследователями как первое южнославянское влияние, обогатившее русскую литературу значительным числом памятников, в основном переводных с греческого.
Периодизация истории древнеславянского (церковнославянского) языка на Руси
Старославянский, или «древнецерковнославянский» язык — «литературный язык, в основе которого лежит живое народное наречие македонских славян второй половины XI столетия» (Кульбакин, 1913). Таким образом, по своему происхождению и формальным особенностям старославянский язык был южнославянским, отличающимся от восточнославянского, древнерусского языка рядом особенностей, о которых будет сказано ниже. Целый ряд южнославянских черт устойчиво сохранялся в древнеславянском языке на протяжении веков и присутствует в почти неизмененном виде в богослужебном языке Русской православной церкви до сих пор. Древнеславянский (церковнославянский) язык всегда отличался консерватизмом, что типично для всех священных (сакральных) языков. Все известные в истории этого языка реформы были направлены именно на сохранение «святой старины», в то время как реформы в истории отдельных славянских литературных языков были устремлены в противоположном направлении, к новаторству, к живой стихии языка.
1.
Первый период истории древнеславянского (церковнославянского) языка на Руси связан с эпохой после Крещения Руси в 988 году, с уже упомянутым нами первым южнославянским влиянием. Волею судьбы, несмотря на монголо-татарское нашествие и другие беды, разорявшие Русь, церковнославянских памятников русской редакции XI–XIII веков сохранилось больше, чем памятников того же времени других редакций — болгарской, македонской, сербской, хорватской. Назовём только некоторые, наиболее известные памятники: Остромирово евангелие (1057 год), Архангельское евангелие (конец XI века), Служебные минеи (1095–1097 годы), Чудовская псалтырь (XI век), Евгеньевская псалтырь (XI век), Изборник Святославов (1073 и 1076 годы), Синайский патерик, или Луг духовный (XI век), Слова Кирилла Иерусалимского (XI век), Тринадцать слов Григория Богослова (XI век) и другие. Отметим при этом, что общий корпус церковнославянских памятников на Руси в XI–XIII веках был весьма большим и широким, о чём мы можем судить по дошедшим до нас более поздним спискам.
2.
Вторым периодом истории древнеславянского языка на Руси была эпоха второго южнославянского влияния, когда в XIV веке в результате турецкого завоевания православных славянских земель на Балканах на Русь эмигрировали учёные-монахи — писцы и книжники, и когда вновь установились довольно тесные связи с Константинополем и Афоном. К тому же Русь после Куликовской битвы (1380) освободилась от татарского гнёта, а сербы и болгары после битвы на Косово (1389) и падения престольного Тырново (1393) только начинали испытывать всю тяжесть иноземного и иноверного ига. В конце прошлого века академик А. И. Соболевский так охарактеризовал языковую и литературную ситуацию указанного периода: «Значение южнославянского влияния на русскую письменность в XIV–XV веках очень важно. Благодаря ему русская письменность обновилась во всех отношениях. <...> Необходимо признать, что по окончании южнославянского влияния русская литература оказалась увеличившеюся почти вдвое и что вновь полученные ею литературные богатства, отличаясь разнообразием, удовлетворяли всевозможным потребностям и вкусам и давали обильный материал русским авторам». В это же время были заменены неисправные тексты богослужебных и других книг и произведена реформа орфографии и даже графики.
3.
В истории древнеславянского (церковнославянского) языка в России выделяется и третий период его развития — период XVI и XVII веков. Некоторые учёные, например, профессор Б. А. Успенский, называют его «третьим южнославянским влиянием», что, однако, весьма неточно, так как влияние на русскую (великорусскую) книжность и церковнославянскую традицию шло не от южных славян, а из Юго-Западной Руси, от малорусской и белорусской книжности. В то же время именно в эту пору под воздействием позднего русского варианта церковнославянского языка оказались и сербы, и болгары, и даже хорваты-глаголяши, то есть произошло русское влияние на южнославянскую православную и католическую «глаголяшскую» церковно-книжную среду. Так, вышедшая в 1581 году в Западной Руси, в Остроге знаменитая Острожская библия, в основе которой лежит русская новгородская Геннадиевская библия 1499 года, явилась языковым образцом и нормой для большинства книжников, придерживавшихся церковнославянской традиции. Если в XI–XV веках центр церковнославянской книжности был на славянском Юге, то в XVI–XVIII вв. он переместился на славянский Восток. Таковой была языковая ситуация в славянском культурном мире Slavia Orthodoxa, то есть в мире православного славянства. И всё же пора условно называемого «третьего влияния» имела общие черты с предшествующим или предшествующими влияниями. Происходила та же эллинизация, то есть обращение к греческим образцам, что и на начальных этапах предшествующих периодов, велось при этом исправление богослужебных и вообще церковных книг («книжная справа»). Это явление достигло своего апогея на Руси в XVII веке, во время патриаршества Никона (1652–1658), когда разное отношение к «книжной справе» привело к расколу. При этом обе враждующие и непримиримые стороны защищали принцип «святой старины», то есть консервативности формы, языка и смысла церковных текстов.
4.
Четвёртый период истории церковнославянского языка на Руси охватывает XVIII век, отличающийся вытеснением этого языка из ряда книжных жанров в связи с перестройкой всей жанровой системы русского языка и общим стремлением синтезировать церковнославянскую и русскую языковую стихии. Характерной чертой этого периода является создание упрощённого варианта русского церковнославянского языка, на котором писал ряд своих сочинений Феофан Прокопович. Его книги были весьма популярны и в южнославянской — сербской и болгарской среде. В то же время деятельность переводчиков на церковнославянский язык (например, с польского) продолжалась до конца XVIII века, хотя и не выходила за рамки рукописной традиции. Наконец, был кодифицирован церковнославянский текст Библии (так называемая Елизаветинская библия 1751 года), принятый Русской православной церковью и оставшийся без изменения до наших дней. В петровские времена выявилось стремление сделать церковнославянский язык не только языком церкви и традиционной книжности, но и языком науки. Таким образом, церковнославянский обретал те же функции, что и латынь на Западе и в славянских неправославных странах. Примером такого применения церковнославянского языка может служить «Арифметика» Л. Ф. Магницкого (1703). Эта тенденция сохранилась и в современном русском языке, научный «подъязык» которого богат церковнославянизмами (к примеру, мы говорим и пишем здравоохранение, а не здоровьеохоронение или здоровьесбережение; сам суффикс -ние — книжного характера).
5.
Пятый период, охватывающий XIX и XX века, отличается полным отделением церковнославянского языка от светского и ограничением его функций как чисто церковного, сакрального языка. Тем не менее и в этих довольно узких рамках его развитие продолжалось и продолжается по сей день, так как появляются новые тексты в связи с канонизацией святых и другими потребностями.
В настоящее время существуют три типа литургического «новоцерковнославянского» языка (по терминологии В. Ф. Мареша):
• православный русский тип (у русских, сербов, болгар и македонцев);
• хорватский глаголический тип (у хорватов-католиков);
• чешский тип (с 1972 года — у чехов-католиков).
Число церквей-приходов с богослужением на новоцерковнославянском языке хорватского и чешского типов незначительно.
Древнеславянская литература
Древнеславянский (церковнославянский) язык был языком не только православного славянского (и валахо-молдавского) богослужения, но и языком единой древнеславянской литературы, функционировавшей и развивавшейся с X по XVIII века включительно, то есть в течение почти целого тысячелетия. Эта литература обладала не только единым языком, но и единым составом текстов-произведений, постоянно пополнявшимся и обновлявшимся новыми списками и новыми, нередко анонимными, авторами. Начиная с времён Кирилла и Мефодия, эта литература имела не только церковный, но и светский характер. В качестве примера древнейшего светского произведения можно привести юридический памятник IX века «Законъ судный людъмъ», который дошёл до нас в более поздних русских списках (XIII–XIV века). На первом этапе развития общей древнеславянской литературы преобладали переводные греческие, византийские произведения, такие как исторические хроники Георгия Амартола, Иоанна Малалы и Георгия Синкелла, «Христианская топография Козьмы Индикоплова», хронографы, повести, патерики и жития, апокрифы. Они принесли на Русь и в другие православные славянские страны ядро византийского книжного богатства и образованности. Но в тот же ранний период существования древнеславянской литературы на Руси читались и умножались в списках оригинальные памятники письменности южнославянского (болгаромакедонского и сербского) и западнославянского (чешско-моравского) происхождения: на Руси были популярны «Житие Вячеслава Чешского», «Житие Людмилы Чешской», «Шестоднев Иоанна экзарха Болгарского», сказание «О писменехъ» Черноризца Храбра. В то же самое время оригинальные древнерусские произведения воспринимались в православной южнославянской среде как свои, как принадлежащие единой древнеславянской книжной традиции. Так, рано на славянском Юге стали известны «Житие Бориса и Глеба» и «Житие Феодосия Печерского».
Таким образом, древнеславянская литература, как и древнеславянский литературный (книжный) язык, которым эта литература пользовалась, была надэтнической, наднациональной литературой, подобно европейской средневековой латыни, имевшей свою богатую литературную традицию, восходящую ещё к античным временам. У западных славян и южных славян католического вероисповедания (хорватов и словенцев) была распространена средневековая латинская литература, и в их среде было немало писателей-латинистов, то есть представителей этой литературы.
Славянский литературно-языковой, религиозный и культурный ареал делился и делится до сих пор на два больших массива — Рах Slavia Orthodoxa (Мир православного славянства) и Pax Slavia Latina (Мир латинского славянства). Эти два культурных мира стали выделяться и очерчиваться после разделения церквей православной и католической (1054), после изгнания учеников Кирилла и Мефодия из Великой Моравии и Чехии (конец X века), приведшего к угасанию книжной и литургической кирилло-мефодиевской традиции в этих землях. Тем не менее культурное, языковое и литературное взаимодействие двух славянских миров осуществлялось во всё время их существования и продолжается до сих пор.
Взгляды учёных на происхождение русского литературного языка
Известный русский филолог В. В. Виноградов в 1938 году писал: «Русским литературным языком Средневековья был язык церковнославянский». Этим он высказал не только свой взгляд и определил не только свою позицию, но и взгляд и позицию своих предшественников, а теперь, более чем полвека спустя, можно сказать — и последователей. Действительно, в русской науке такой позиции придерживался А. И. Соболевский, писавший в 1904 году, что «русским литературным языком сделался церковнославянский язык русского извода», и А. А. Шахматов, полагавший в 1911 году, что «по своему происхождению русский литературный язык — это перенесённый на русскую почву церковнославянский язык», и ряд других учёных. Однако сразу после Второй мировой войны, в 1946 году, С. П. Обнорский попытался выдвинуть противоположную версию, защищая «положение о русской основе нашего литературного языка, а соответственно — о позднейшем столкновении с ним церковнославянского языка и вторичности проникновения в него церковнославянских элементов». С ним не согласился Б. О. Унбегаун, который, анализируя процесс эволюции русского литературного языка «с киевского периода до наших дней», в 1968 году сделал заключение, что положение о непрерывности развития «неизбежно приводит к выводу о церковнославянской природе литературного языка, лишь постепенно русифицировавшегося». Такая трактовка не удовлетворила Ф. П. Филина, который в 1981 году после ряда рассуждений заявил, что «теория А. А. Шахматова (и ухудшенный её вариант Б. О. Унбегауна) должна быть сдана в архив». Но спустя ещё несколько лет, в 1987 году, рассмотрев подробно языковую ситуацию в Киевской Руси, Б. А. Успенский определил, что «с Крещением Руси функции русского и церковнославянского языка противопоставляются, и церковнославянский язык приобретает значение литературного». Дальнейшая дискуссия ещё больше прояснит языковую ситуацию в Древней Руси, но есть все основания предполагать, что в архив придётся сдать теорию С. П. Обнорского вместе с её вариантом, принадлежащим Ф. П. Филину.
Русский пласт в литературном языке Древней Руси и система жанров в древнерусской письменности (литературе)
Относительно одной сферы письменного древнерусского языка, а именно языка права и правовых (юридических) памятников и документов, не существует разногласий в определении языковой основы. Все русисты-историки русского литературного языка сходятся на том, что это язык не церковнославянский, а русский, отражающий, видимо, ещё дописьменную традицию — устное обычное право. По этому поводу Б. О. Унбегаун писал, что «язык древнейшего законодательного свода Русской Правды XI века (но известного в списках не ранее конца XIII века) является чисто русским и, за исключением единичных выражений, совершенно свободным от церковнославянского влияния. Применение русского языка, однако, не ограничилось областью права. На нём писались все документы, частные и общественные, имевшие какую-либо юридическую силу, то есть всё, что вплоть до XVII века носило название грамот. <...> Это сосуществование двух различных письменных языков — церковнославянского литературного и русского административного — является самой оригинальной чертой языкового развития в России». Очевидно, что речь идёт об особом жанре или группе единородных жанров, которая автономна в сфере языка и стиля по отношению к другим жанрам или ко всей жанровой системе литературного языка.
Древнеславянскую и примыкающую к ней древнерусскую систему жанров можно схематически представить в виде иерархически организованной пирамиды, состоящей из ряда слоёв, в которой доминирующими слоями являются:
1) религиозно-литургические, то есть богослужебные тексты;
2) религиозно-гимнографические тексты;
3) агиографические тексты;
4) панегирические тексты.
Эти первые четыре жанра представляют собой сакральную вершину пирамиды, в которой язык и текст строго нормированы и предельно консервативны. К следующим, ниже расположенным слоям относятся три жанра:
5) религиозно-учительная литература;
6) церковно-юридическая литература (кормчие, номоканоны);
7) апокрифическая литература.
Последняя находится на грани церковной и светской литературы, так как некоторые принадлежащие ей тексты являются «отречёнными», то есть отвергнутыми церковью. За перечисленными семью «слоями» следуют ещё семь слоев (жанров) уже светского характера. Их последовательность такова:
8) историческая литература;
9) повествовательная литература;
10) паломническая литература;
11) натуралистическая и философско-филологическая литература;
12) светско-юридическая литература;
13) деловая письменность;
14) бытовая переписка.
Самым низшим, базовым слоем оказывается устная народная словесность (фольклор), в котором нет ни письменного (литературного) языка, ни письменной фиксации.
Церковнославянский язык господствовал в первых семи жанровых слоях. В исторической повествовательной и паломнической литературе, сохранявшей церковнославянские традиции, доступ народному, или «простому» русскому языку был значительным, и с каждым веком он возрастал. В деловой и бытовой письменности, как отмечалось выше, церковнославянский язык почти отсутствовал.
С изменением структуры жанров, которое началось ещё в XVII веке и даже раньше, и приняло в России почти «революционный» характер в XVIII веке, активное вытеснение церковнославянского языка русским языком возрастало. В то же время происходило изменение в структуре церковнославянского языка и приспособление его к светским стилям литературного языка.
Сближение церковнославянского языка с русским языком и теория трёх стилей в литературном языке XVIII века
Существовавшие в России до XVIII века диглоссия, то есть функционирование двух языков, находящихся в дополнительном распределении, и двуязычие, то есть употребление двух языков в одной и той же сфере, было в XVIII веке заменено достаточно сложной и в то же время богатой возможностями системой стилей. С упадком старой книжной языковой культуры в среде высшего образованного сословия, с проникновением в это сословие французского языка и его стилистических особенностей происходило столкновение церковнославянской традиции и новых для русского человека форм европейского «благородного» стиля. Столичное петербургское высшее общество искало пути синтеза церковнославянского торжественного витийства с французским красноречием. Не случайно поэтому французские поговорки и пословицы нередко переводились не на простой русский язык, а на возвышенный церковнославянский. Так, французское trainer une miseurable existence было передано не как тащить убогую житуху, а как влачить жалкое существование и тому подобное. В литературу постепенно входила и обиходная речь петербургских и московских салонов и даже элементы просторечия, что размывало прежние границы между книжной и разговорной речью, между церковнославянским и русским языками.
Новые процессы и сдвиги в литературном книжном и разговорном языке XVIII века привели к тому, что возникли предпосылки к созданию единой, достаточно сложной и вместе с тем реальной и жизненной стилистической системы русского литературного языка. Теоретически её обосновал М. В. Ломоносов, и известна она как «теория трёх стилей (или штилей)». В «Предисловии о пользе книг церковных» М. В. Ломоносов писал, что «от рассудительного разбору трёх родов речений рождаются три штиля: высокий, посредственный и низкий. Первый составляется из речений славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских россиянам вразумительных и не весьма обветшалых. Сим штилем составляться должны героические поэмы, оды, прозаичные речи о важных материях, которым они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются. Сим штилем преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими, пользуясь языком славенским из книг церковных. Средний штиль состоять должен из речений больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностию, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нём можно низкие слова, однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. <...> Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славянском диалекте, смешивая со средними, а от славенских обще не употребительных вовсе удалиться по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни, в прозе дружеские письма, описание обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению».
Приведённая цитата свидетельствует, что М. В. Ломоносов воспринимал церковнославянский («славенский») и русский («российский») языки как различные языки, но оба языка для него были «свои», и оба они, по его представлениям, были гарантами и защитниками чистоты родного литературного языка. Об этом в том же «Предисловии о пользе книг церковных» М. В. Ломоносова сказано: «Таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующие себе красоту из греческого, а то ещё через латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют». Затем из рассуждений М. В. Ломоносова о трёх стилях вытекает, что симбиоз и соотношение «славенского» и «российского» языков, их взаимная дополнительность и их жизненность определяются и регулируются системой штилей. Функционирование этой системы объединяет церковнославянский и русский в одном литературном языке, отводя им разные роли в зависимости от жанра. В среднем («посредственном») стиле они объединяются и смешиваются, и именно этому «штилю» в конце XVIII и в начале XIX веков и довелось лечь в основу русского национального литературного языка. Ценно наблюдение М. В. Ломоносова, что в его время именно древнеславянский (церковнославянский) определял в разных «штилях» характер соотношения двух языков — «российского» и «славенского», их пропорции и дозы в каждом из «штилей». Определяющая роль «славенского» объясняется тем, что он воспринимался как нормированный язык, тогда как «российский» ещё не был нормированным и находился в стадии становления. В XIX веке эта ситуация изменилась коренным образом. Следует отметить также, что в приведённых рассуждениях М. В. Ломоносов говорит о языке литературном, вернее даже о языке литературы и разных её видов, так как при характеристике каждого «штиля» упоминаются жанры (героическая поэма, ода, театральное сочинение, сатира, эклога, элегия и другие), и не затрагивает вопроса об устной литературной речи.
Проблему устной и письменной формы литературного языка поставило следующее за М. В. Ломоносовым поколение. Н. М. Карамзин предложил устную литературную речь взять в качестве образца для письменной. Сказав «пиши, как говоришь!», он имел в виду тот язык, которым пользовались в петербургских салонах, а отнюдь не говор, который слышался на улице или в деревне. Когда несколько десятилетий спустя в Сербии Вук Караджич повторил лозунг «пиши, как говоришь!», он был обращён к пастухам и пахарям, и в основу сербохорватского литературного языка лёг народный говор Восточной Герцеговины.
Сравнение исторических путей развития двух литературных языков — русского и сербского — интересно и поучительно потому, что у обоих языков были общие корни, общая кирилло-мефодиевская традиция, общая связь с древнеславянским (церковнославянским) литературным языком. Но в первой половине XIX века сербы, приняв реформу Byка Караджича, разорвали эту связь и полностью отказались от неё, а русские эту связь сохранили и ощущают её по сей день.
Церковнославянская традиция в русском литературном языке
Конец XVIII века и особенно начало XIX века могут быть охарактеризованы как эпоха перехода к новой литературно-языковой ситуации, к новым формам литературного языка в его двух разновидностях — письменной и устной. Во всех землях и краях мира Slavia Orthodoxa наблюдалось соперничество двух противоположных групп, по-разному определявших пути развития литературного языка, литературы и культуры. Их можно назвать архаистами (консерваторами) и новаторами {революционерами). В сербской и болгарской культурной среде победу одержали новаторы, в русской среде победителями не были ни те, ни другие — верх одержала средняя линия, в меру консервативная и в меру новаторская. Старое как национально-историческая книжная основа литературного языка было сохранено в рамках нового литературного языка, опиравшегося на уже достаточно устоявшуюся, нормированную устную речь столичного общества, допускавшего в свой язык элементы просторечия и профессионализмы. Самым существенным фактом, связанным с формированием литературного языка нового времени, была смена ориентации — с письменной традиции на традицию разговорную. В России эта смена не была резкой.
Архаистов (консерваторов) в русской образованной среде представлял А. С. Шишков и его единомышленники, придерживавшиеся ломоносовской теории трёх стилей и ориентировавшиеся на церковнославянский книжный язык как основу национального русского языка. Новаторы же, будучи скорее практиками, чем теоретиками, занимали позицию поддержки живого языка, не обременённого книжными речениями. Так, к примеру, для А. А. Бестужева-Марлинского, Н. И. Надеждина и других басенный язык И. А. Крылова был образцом литературной речи.
Если заслуга создания «нового слога» русской литературной речи принадлежит Н. М. Карамзину, решительно отказавшемуся от высокого слога, или «штиля», опирающегося на церковнославянскую традицию, то роль основоположника современного русского литературного языка, писателя, окончательно определившего его современное развитие, выпала на долю А. С. Пушкина. Классический русский писатель XIX века И. С. Тургенев сказал: «Нет сомнения, что он создал наш поэтический, наш литературный язык, и что нам и нашим потомкам остаётся только идти по пути, проложенному его гением». Путь Пушкина не был путём отвержения или отказа от церковнославянской традиции, а был путём слияния этой традиции с русской речевой стихией, путём сохранения богатых стилистических возможностей, которыми наделён церковнославянский язык. Об этом свидетельствует множество славянизмов в поэтическом языке Пушкина, изобилующем такими формами, словами и оборотами, как днесь, благой, бранный, хладный, сей, оный, кои, дабы, ибо, токмо, вериги, уста, выя, нарещи, восстать, возлетать, провещать, зреть, блюсти, вельми, паче и другие. Здесь приведены славянизмы, ушедшие из употребления в современном русском языке, но славянизмов, оставшихся в русском языке, во сто крат больше. В качестве примера можно привести первые две строки стихотворения А. С. Пушкина «Пророк»: «Духовной жаждою томим, // В пустыне мрачной я влачился», где, по выражению Л. В. Щербы, все слова, кроме слова я, — церковнославянизмы. Слова, вошедшие прочно в русский язык и не ощущаемые как иноязычные по происхождению, Л. В. Щерба называл «историческими церковнославянизмами». Не историческим славянизмом в приведённых строках оказывается только влачился.
Стилистическо-синонимическая система современного русского языка
Рассматривая стилистические возможности русского языка, Л. В. Щерба писал, что «особо стоят три, если не четыре соотносительных слоя слов — торжественный, нейтральный и фамилиарный, к которым можно прибавить и четвёртый — вульгарный. Их иллюстрировать можно, например, следующими рядами: лик, лицо, морда, рожа; вкушать, есть, уплетать, лопать или жрать». Нетрудно заметить, что слои торжественный, нейтральный и фамильярный соответствуют ломоносовским «штилям» — высокому, среднему и низкому, а также что лик и вкушать — церковнославянизмы, а лицо и есть — русские слова общеславянского происхождения. Что касается слов морда, рожа, уплетать, лопать и тому подобных, то их низкий или фамильярный статус не вызывает сомнения (кстати, число подобных слов-синонимов можно было бы значительно увеличить), в то время как к словам лик и лицо подобрать синонимы, не нарушая их стилистической — возвышенной (торжественной) и нейтральной — окраски, весьма трудно. К приведённым выше примерам Л. В. Щерба даёт пояснение: «В <...> стилистике русский литературный язык должен быть представлен в виде концентрических кругов — основного и целого ряда дополнительных, каждый из которых должен заключать в себе обозначения <...> тех же понятий, что и в основном круге, но с тем или другим дополнительным оттенком <...>». Дополнительный оттенок «торжественности, возвышенности» по отношению к нейтральному слову будет содержаться почти у всех синонимов церковнославянского происхождения. Продолжая тему лица, дополним пару лик — лицо парами уста — рот, чело — лоб, ланиты — щёки, очи — глаза, вежды — веки, зеницы — зрачки, глава — голова.
Церковнославянизмы в современном русском литературном языке
Слова глава и голова относятся к одному праславянскому корню *golva, но отражают два разных рефлекса, два результата развития одного исконного звукосочетания -оl-: одно, южнославянское — глава — с неполногласием, другое, восточнославянское — голова — с полногласием. Академик А. А. Шахматов свой «Очерк современного русского языка» начал с описания церковнославянских элементов в русском языке. Он выделил 12 групп славянизмов по различным признакам:
1) сочетания ор, ол, ер, ел (град — город, предок — передок, глава — голова, млечный путь — молоко);
2) сочетания ра, ла в начале слова (раб, работа — сев.-русск. робота, ладья — лодка);
3) группа жд вместо ж (между — межа);
4) аффриката щ вместо ч (мощь — мочь, помощь — помочи, пещера — диал. печора);
5) гласная е, не перешедшая в о (небо — диал. нёбо, пекло — пёк, крестный — крёстный);
6) начальное ю вместо у (союз — узы, юноша — др.-русск. уноша);
7) твёрдое з (из г) вместо мягкого (польза — *пользя, нельзя);
8) гласные о, е на месте слабых ъ, ь (союз вместо *суз, доска вместо *дска, стекло вместо *скло, слова с предлогами со, во, воз);
9) гласные ы, и на месте напряжённых ъ, ь (милый — милай, добрый — добрай, ср. русск. седой, молодой и церк.-слав. съдый, младый);
10) формы прилагательных в род. падеже ед. числа и другие (другаго, втораго — другово, второво, ср. фамилии Живаго, Мертваго; теперь вышло из употребления. — Н. Т.);
11) словообразовательные элементы (суффиксы -тель: житель, учитель; -тельный, -тельство, -ствие: царствие; -енство: главенство; -ес: чудеса, телеса; -ение, -ание и другие);
12) лексика (присуждать, защищать, угощать, полагать и многие, многие другие).
В прежнем названии нашей страны Советский Союз есть четыре церковнославянизма: два из них в приставке со-, один — в окончании прилагательного -ий и один — в форме юз (ср. русск. узы). Совсем по-русски эти два слова выглядели бы так: *Светской Суз.
Наш современный русский литературный язык насыщен церковнославянизмами, которые мы обычно не ощущаем, так как они потеряли окраску высокого стиля и стали повседневными, обыденными. В некоторых случаях они даже поменялись местами со своими чисто русскими эквивалентами, как это произошло со словом враг (=неприятель), ставшим нейтральным, и его парой — словом ворог, получившим торжественно-приподнятую окраску. Порой мы произносим целые церковнославянские фразы и изречения, не замечая их церковнославянской принадлежности. Например, мы говорим «Устами младенца глаголет истина», не задумываясь, что по-русски это бы звучало: «Ртом ребёнка говорит правда». Но при этом была бы потеряна та необходимая стилистическая окраска, которая придаёт всему изречению оттенок мудрости. Поиском подобных параллельных фраз занимался почти два века тому назад уже упоминавшийся адмирал Шишков. Он сравнивал фразы молодая девка дрожит и юная дева трепещет или к холодному сердцу шею гнёт и к хладну сердцу выю клонит, или опустя голову на ладонь и склонясь на длань главою, или, наконец, он разодрал себе платье и он растерзал свою одежду. В последнем примере Шишков сопоставлял слова разодрал и растерзал и говорил, что во французском языке этим двум глаголам соответствует только один глагол deuchirer, и потому «французы не могут чувствовать никакой разности, какую мы в своём языке чувствуем». Но каждый язык строит свою стилистическую систему по-своему. Мы же её во многом зиждем на русско-церковнославянском языковом симбиозе. Скажем «по-славянски»: на сосуществовании.