Древний язык ближе к внутреннему логосу — языку духа, языку религиозной интуиции и молитвенных созерцаний. Это язык не рассудка, а сердца, язык глубоких гностических проникновений, язык напряжённой духовной энергии и особой динамики. Древние языки вызывают в человеческой душе нечто вроде припоминаний о потерянной человеком способности внутренних непосредственных передач своих мыслей, восприятия другой души и озарений от Бога.
Есть сокровенный, внутренний язык, который глубже внешнего языка, нуждающегося в форме слова. Профористические (внешние) языки всё больше отдаляются от своего центра — духовного логоса, всё больше дифференцируются и материализируются. Новые языки обращены преимущественно к рассудку человека — аналитической способности его разума, низшей по сравнению с духовной интуицией. Они способны также выразить эмоциональные и страстные состояния человека; но для той области духа, которая проявляет себя в молитвенном порыве, новые языки оказываются вялыми, бессильными, как мышцы дряхлого старика.
Сторонники языковой реформы богослужения утверждают, что на новом, современном языке литургия будет более понятной. Но литургия сама по себе — это тайна. Она не может стать понятной на вербально-семантическом уровне, иначе можно было бы понять и усвоить литургику с книгой в руках за письменным столом.
Литургия — это не повествование, которое может быть подробно разъяснено, не загадка, которую можно разгадать, не задача, которую надо разрешить. Богослужение — это включённость человека в духовную реалию, а средство для этого — воздействие на душу человека всего духовного поля Церкви: храмовой архитектуры и убранства, иконописи и богослужебных напевов, а самое главное — сила молитв священнослужителей и народа, находящихся в церкви. Про святого Иоанна Кронштадтского рассказывали, что когда он совершал литургию или молча молился на проскомидии, люди чувствовали явно, почти физически, силу его молитв и благодатную помощь.
Древний язык ближе к внутреннему логосу, поэтому он имеет большее воздействие на человеческое сердце. Странное явление: иногда фраза на славянском языке, минуя аналитический рассудок человека, струёй горячего света озаряет, как будто открывает его сердце, и оно трепещет так, как душа странника, который после дальнего пути увидел огни отеческого дома. Здесь происходит то, что мы можем не вполне точно назвать — припоминанием. Человек вспоминает о потерянном рае и о том языке, которому повиновались все живые существа как царю земли, на котором он беседовал с ангелами.
Здесь мистика и обаяние языка: древний священный язык трогает человеческое сердце, заставляет звучать сокровенные струны души. Модернисты не знают и не чувствуют этого; они хотят древний язык заменить новыми языками для того, чтобы была понятнее семантика слова, которая не делает понятнее тайну богослужения. Кроме того, в богослужении существует язык обрядов и ритуалов, не менее важный, чем словесный язык. Этот символический язык ещё менее понятен, но он служит средством включённости человека в живую реалию происходящих событий.
Если мы хотим сделать богослужение доступным для нашего плоского рассудка, то должны сделать понятными церковные обряды: заменить их словесной интерпретацией или перевести их на язык театральной пантомимы, то есть превратить обряд из многогранного священного символа в мимический жест. Что же останется тогда от литургии — назидательное представление? Когда мы говорим, что литургия — это выражение земной жизни Христа Спасителя, то мы вовсе не имеем в виду, что литургия — инсценировка Евангелия; литургия — это возможность для человека посредством священных символов самому стать участником библейских событий, внутренне воспринять Голгофскую Жертву как Жертву, совершённую лично для него, а Воскресение Христа — как воскресение своей души.
Мы сказали, что древний язык — это напоминание сердцу человека о его древнем отечестве — потерянном рае. Современный язык — это язык школы и университета, язык улицы и рынка, фабрики и вокзала. Он не помогает человеку вырваться из плена обыденных повседневных дел, забот и интересов. Напротив, священный язык как бы свидетельствует, что в храме мы общаемся с другим миром, с другой, необычной для нас реалией. Hе только между содержанием речи и чувством, но также самой формой языка и чувством существуют ассоциативные связи. Вообще, форма не может быть совершенно абстрагирована от содержания. Новый язык, хотим мы этого или нет, будет нести в сeбe новое содержание, новую информацию, новый эмоциональный подтекст, выявить и определить которые невозможно нашему логизирующему рассудку.
Проповедь в храме произносится на современном языке. Но молитву нельзя смешать с проповедью или богословием. Проповедь рассказывает о духовном мире, а молитва включает нас в этот мир; богословие указывает путь, а молитва ведёт по этому пути.
Мы говорим о красоте древних языков. Что мы подразумеваем под этим? Мы думаем, что это некое тайное созвучие ритмов сердца с ритмами древнего языка и эта гармония воспринимается нами как особая красота языка. Прочитаем вслух внимательно псалмы на новом и древнем языках — какую разницу увидим мы в своём внутреннем состоянии? Новый язык подобен воде, которая может утолить жажду, но оставит душу холодной, а древний язык — вино, которое веселит и радует сердце человека.