Важным событием общественной жизни начала 60-х годов ХХ века стала попытка реформировать русское правописание. Дискуссия по поводу реформы, которая развернулась в средствах массовой информации — как специализированных, филологических, так и общественно-политических, — чрезвычайно интересна с трёх точек зрения.
Во-первых, она отражает историю формирования и развития орфографической теории. Это связано с тем, что именно идея усовершенствования письма активизирует разработку научных вопросов в области орфографии и пунктуации. «Наиболее важные теоретические работы появлялись именно тогда, когда с особой остротой вставал вопрос о необходимости изменений в правописании».
Во-вторых, суждения о языке, высказываемые в рамках орфографической полемики, позволяют судить о том, как понимают сущность языка и законы его развития и функционирования люди, не занимающиеся лингвистикой профессионально. А это в свою очередь может стать материалом для размышления преподавателей русского языка, методистов, популяризаторов науки о языке.
В-третьих, анализ полемики позволяет наблюдать за историей государственной языковой политики, борьбы власти, общества, языковедов за право установления языковых норм, а также за ролью СМИ в этой борьбе.
В данной статье проанализирован первый этап дискуссии по поводу реформы правописания, которая развернулась на страницах разнообразных периодических изданий: газет «Правда», «Известия», «Советская Россия», «Литературная газета», «Учительская газета», журналов «Русский язык в школе», «Вопросы языкознания» и многих других.
Первым этапом целесообразно считать период с 23 марта 1962 года, когда со страниц «Известий» профессор Института русского языка АН СССР А. И. Ефимов в статье «Красноречие и орфография» решительно заявил о назревшей необходимости упростить правописание, до конца 1963 года, когда «Известия» опубликовали сообщение В. В. Виноградова, директора того же института, о начале работы орфографической комиссии, которую он же и возглавил. Целью комиссии стала подготовка реформы русской орфографии.
Итак, в марте 1962 года А. И. Ефимов объявляет, что «орфография [в школе. — Е. А.] убила красноречие и поэзию» и стала «главным препятствием на пути учащихся» к «вершинам речевой культуры»; изучение действующего правописания, «невероятно и без надобности перегруженного», «предельно изощрённого и усложнённого», — это «бесплодный труд»; школьников необходимо освободить от него, «устранив многое ненужное». По мнению автора, упрощение орфографии позволит увеличить время «на изучение самого языка, его красочных изобразительных средств», что в итоге непременно должно привести к повышению речевой культуры народа.
В этой же статье обозначен главный вектор необходимых изменений — «приблизить написание к произношению». Этот принцип должен был реализоваться в:
• принятии единого принципа написания сложных слов;
• устранении «лишнего» разделительного знака;
• упрощении правил переноса слов;
• отказе от мягкого знака в конце существительных типа «рожь»;
• упорядочении написания суффиксов и предлогов;
• упорядочении употребления кавычек, и т. д., и т. п.
Обращает на себя внимание тональность, выбранная А. И. Ефимовым. Он пишет об орфографии как о досадном недоразумении, предлагает изменения правил, не подкрепляя это никакими аргументами, кроме необходимости упростить жизнь школьника. Создаётся ощущение, что все вопросы правописания можно решать легко, без сколько-нибудь серьёзного научного рассмотрения.
Более того, А. И. Ефимов находит виновника сложившегося положения дел в орфографии — академика Я. К. Грота, который с «немецкой педантичностью и утончённой пунктуальностью» создал «тормоз для желающих учиться "кухаркиных детей"».
С. Г. Бархударов, профессор, один из авторов учебника по русскому языку для средней школы, соглашаясь в целом с необходимостью изменений в орфографии, делает упрёк коллеге прежде всего за выбранный им тон: «Нельзя, когда речь идёт о русском правописании, рассуждать так игриво...»
А. Б. Шапиро, автор монографии, наиболее полно отразившей в своё время правила русского правописания и историю их формирования, также отмечает «упрощённость и прямолинейность» демонстрируемой А. И. Ефимовым связи между орфографией и красноречием и осуждает автора за то, что тот искажает оценку деятельности Я. К. Грота, который в действительности не реформировал письмо, а «систематически изложил действовавшие в его время орфографические и пунктуационные правила», тем самым «сделав для русского правописания так много, сколько не сделали русские языковеды ни до него, ни после».
С августа 1962 года в журнале «Русский язык в школе» открывается рубрика «Вопросы правописания», в которой без перерыва до конца 1964 года печатаются объёмные подборки статей и писем на заявленную тему. Вероятно, именно тон, выбранный А. И. Ефимовым, обусловил характер первых откликов на идею реформы. Все они отличаются упрощённым взглядом на орфографию, демонстрируют незнание авторами ни теории, ни истории русского письма (или пренебрежение ими). Практически все статьи четвёртого и пятого номеров 1962 года заключают в себе чрезвычайно смелые идеи, отражённые в списках конкретных орфографических изменений. Отличает эти материалы практически полное отсутствие аргументации, компенсируемое крайне резкими эмоциональными оценочными выражениями в адрес действующей орфографии: «средневековая схоластика», «схоластически изощрённая», «каверзная орфография», «непонятные загадки», «хитрые ловушки», «вредная мешанина», «хлам, тормозящий усвоение основ знаний» и тому подобное.
Особенно важна для понимания драматургии дискуссии первая в открывшейся рубрике статья, написанная учительницей Э. И. Биргер. Эта публикация соответствовала всем канонам советской проблемной статьи. Она начиналась с общих слов о колоссальном значении того явления, которому посвящена, — роли русского языка. Далее констатировался негативный факт: несмотря на одно из главных мест в системе школьного обучения уроков русского языка, грамотность остаётся низкой. После этого обосновывалась необходимость реформы, и важнейшим аргументом стала ссылка на слова В. И. Ленина, спроецированные на положение в правописании: «Не загромождать своего ума тем хламом, который не нужен, а обогатить его знанием всех фактов, без которых не может быть современного образованного человека». Также в статье давалась оценка всем фактам новейшей истории орфографии, перечислялись все необходимые, по мнению автора, упрощения, а также выгоды, которые государство должно было получить от реформы.
Показательно, что и в этой статье упоминаются «враги», которые препятствовали совершенствованию системы русского письма. О роли Я. К. Грота в истории русского письма, по поводу которой разошлись мнения специалистов, Э. И. Биргер умалчивает. При этом она делает однозначный вывод: реформа 1918 года имела «огромное значение для овладения грамотой трудящимися массами», однако, будучи подготовленной передовой частью профессуры и учительства до революции, «не разрешила всех больных вопросов» по причине того, что была «урезана реакционной профессурой». Кто именно относился к «передовой профессуре», а кто к «реакционной», не уточняется. Автор сожалеет о том, что созданный в 1930 году проект, который должен был устранить оставшиеся «ненужные правила», не был принят, потому что работа по улучшению правописания «приняла другой характер: началось крохоборство... закончившееся изданием в 1956 году "Правил русской орфографии и пунктуации" ... почти ничего не изменивших в школе».
Интересно, что использованный А. И. Ефимовым и Э. И. Биргер полемический приём — интерпретация фактов истории, поиск идейных врагов — был доведён до крайности уже в ходе обсуждения реформы орфографии на рубеже ХХ — ХХI веков. В газете «Правда» в 2002 году помещена статья, автор которой возмущён идеей поднять уровень грамотности за счёт упрощения правил и в которой Я. К. Грот с ещё большей энергией и беззастенчивостью объявляется одним из главных врагов русского письма: «Значительная реформа правописания была проведена немцем Я. К. Гротом. Она внесла разнобой и путаницу в написание и понимание некоторых слов и даже в академические издания классиков, в которых текст был варварски искажён».
Перечисленные особенности первых публикаций, посвящённых орфографической реформе, позволяют предположить, что полемика в СМИ, начатая статьями А. И. Ефимова и Э. И. Биргер, должна была стать первым действием в уже одобренной на государственном уровне пьесе под названием «Орфографическая реформа». Подтверждает такое предположение и идеология проводившейся в начале 1960-х годов реформы школьного образования. Вероятно, внимательный читатель того времени должен был заметить, что в газете «Известия» от 25 августа 1962 года в одном из отчётов сессии Верховного Совета РСФСР в числе задач, которые необходимо решить для соединения школы и производства, была упомянута следующая: «В возможно короткий срок провести упорядочение и решительное упрощение правил русской орфографии и пунктуации».
В статьях декабрьского номера журнала «Русский язык в школе» радость по поводу предстоящей реформы несколько умеряется. Наряду с предложениями перестроить всю орфографию на новых основаниях появляются статьи, в которых без излишних эмоций разбираются несколько действующих правил, выявляются их недостатки и уже как итог такого анализа предлагаются конкретные изменения. Если в самом начале дискуссии сторонники реформы лишь повторяли и уточняли основные аргументы за реформу, высказанные А. И. Ефимовым, то в коне 1962 года появляются критические отклики на отдельные положения его статьи, хотя в целом и не оспаривающие необходимости упростить правописание.
Особое место в ряду материалов по поводу орфографической реформы занимает статья В. В. Виноградова в газете «Известия». Как отмечалось в редакционном предисловии, это был «ответ Института русского языка Академии наук СССР на требование общественности», в котором сообщалось, что «организованная при бюро Отделения литературы и языка Академии наук СССР орфографическая комиссия приступила к работе». В. В. Виноградов повторяет аргументацию инициатора реформы А. И. Ефимова, хотя и в более строгой манере. Интересно, что линия поиска врага русской орфографии поддержана и в этом выступлении. Но теперь ответственность за несовершенство свода правил 1956 года возложена на бывшего главу государства — И. В. Сталина: «Потребность в новой коренной реформе правописания стала совершенно очевидной уже в 40 — 50-х годах. Однако на понимание существа и объёма этой реформы повлияли взгляды Сталина на законы развития языка, искусственно притянутые к разрешению вопросов правописания». Какие именно взгляды и как именно они повлияли на решения нормализаторов орфографии, из текста не вполне понятно. Однако это заявление полностью согласуется с одной из ведущих пропагандистских идей, определяющих жизнь общества в начале 60-х годов и регулярно транслируемых В. В. Виноградовым на заседаниях Отделения русского языка и литературы, — идеей развенчания культа личности.
Рассмотрим основные аргументы сторонников орфографической реформы, высказанные в прессе 1962 года.
Главный побудительный мотив упрощения орфографии был сформулирован А. И. Ефимовым: неоправданно большая часть школьной программы посвящена формированию навыков излишне усложнённого правописания, и поэтому на уроках не хватает времени на развитие речевой культуры в целом. Необходимо высвободить время для изучения «самого языка», его лексики, «красочных изобразительных средств». Автор считает, что избавление от «орфографических пустяков» даст немедленный эффект — стремительное повышение речевой культуры народа.
Идея обратной связи между сложностью системы правописания и красноречием повторяется и развивается практически во всех статьях 1962 года. Э. И. Биргер пишет: «Грамматика поглощается орфографией, поэтому плохо помогает развитию речи. Основное — развитие у учащихся устной и письменной речи — остаётся в загоне». Далее она приводит следующие цифры: «В этом классе учащиеся проходят фонетику и морфологию до глагола. В учебнике русского языка С. В. Бархударова и С. Е. Крючкова, часть первая, издание 1961 года, почти половина параграфов занята вопросами правописания, и времени на их усвоение требуется значительно больше, чем на изучение грамматических правил. В течение 94 часов, отведённых на ознакомление с правописанием, учащиеся V класса должны запомнить 145 правил, то есть на один час приходится в среднем одно-два правила без тренировочных занятий или три-четыре правила с тренировочными занятиями».
В. В. Виноградов в самом начале своей статьи в «Известиях» ставит вопрос: «Не препятствует ли процесс схоластического, мелочного освоения этой орфографии с её противоречиями развитию культуры речи?» — и даёт на него однозначно утвердительный ответ: «Излишняя сложность, противоречивость и мелочная разнобойность нашего правописания служат значительным препятствием не только к распространению высокой грамотности в народных массах, но и помехой в овладении культурой русской речи, стилистическим многообразием литературного языка».
Учитель В. С. Варухин перечисляет, на что можно было бы потратить высвободившееся время: на обогащение словарного запаса, изучение значения слов, фразеологизмов, их истории, на более основательную работу с синонимами, антонимами, омонимами, на развитие творческих способностей детей, их устной и письменной речи.
Доцент Пермского института А. А. Горбунова, М. С. Летченко также согласны пожертвовать некоторыми ненужными правилами для усиления работы по развитию красноречия.
Проблема распределения часов в курсе русского языка между многочисленными разделами — орфографическим, грамматическим, стилистическим, лексическим, речевым — очень сложна. И надо сказать, за прошедшие шесть десятилетий однозначное методическое решение не было найдено. Знания ученика и сегодня продолжают проверяться по преимуществу по количеству допущенных орфографических и пунктуационных ошибок. Нельзя не отметить, что введение ныне применяемой формы ГИА и ЕГЭ повлияло на соотношение времени, уделяемого в школе на освоение различных разделов русского языка. Но безусловный приоритет оценки за правописание сохраняется. Поэтому вполне естественно, что усилия учителей направлены прежде всего на формирование элементарной грамотности.
В статьях 1962 года выражено стремление изменить основную направленность уроков русского языка: «Центр тяжести и внимания при обучении русскому языку перенести на ознакомление с разнообразными средствами словесного выражения, со стилями современного русского литературного языка, с правильным применением выражений, слов, конструкций, оборотов в разных жанрах речи». Решение, предложенное А. И. Ефимовым, могло помочь в решении сложнейшей методической проблемы.
Однако нашлись и те, кто, соглашаясь как с необходимостью реформировать правописание, так и с высокой задачей формирования грамотности в самом широком смысле этого слова, усомнился в том, что именно особенности русской орфографии являются «тормозом к полному овладению письменной речью».
Преподаватель М. М. Решетников и профессор А. Б. Шапиро опровергают мнение о прямой зависимости красноречия от орфографии: «Причин отсутствия речевой культуры много, и трудности орфографии (которые, конечно, должны быть устранены с большой продуманностью) являются далеко не главными», проблема повышения грамотности должна решаться не за счёт упрощения правил, а совершенствованием методики обучения (о том, что причину недостаточной грамотности нужно искать не в усложнённости правил, а в методике преподавания, на данном этапе дискуссии заявил только М. М. Решетников).
Отрицая идею реформирования орфографии ради экономии учебного времени, М. М. Решетников и А. Б. Шапиро отрицали, по сути, и основной принцип реформирования системы письма, провозглашённый изначально. Ведь именно то, ради чего будут изменяться нормы правописания, предопределяет и количество, и характер изменений.
Иной принцип реформирования был выдвинут А. Б. Шапиро. Он состоял в стремлении сделать орфографию более последовательной, устранить разнобой и противоречия, отказаться от устаревших, то есть не оправданных с точки зрения современного состояния языка, исключений. Об этом пишут многие сторонники реформы — А. И. Ефимов, Э. И. Биргер, В. С. Варухин, А. А. Горбунова, И. А. Фигуровский, В. В. Виноградов, Т. С. Ворошилова, В. Т. Шкляров, М. С. Летченко. А. Б. Шапиро считает важнейшей задачу унификации орфографии. Именно этот принцип прослеживается во всех изменениях, которые предлагает учёный. В заключение статьи он ещё раз подчёркивает главный недостаток действующей орфографии: очень большое количество правил, «исключений и исключений из исключений, которые мы давно уже считаем ненужными, подчас нелепыми и нередко просто вредными».
Ещё одним весомым доводом, обосновывающим потребность не просто в изменении, а именно в упрощении орфографии, была успеваемость школьников по русскому языку. В уже упомянутом отчёте о сессии Верховного Совета РСФСР отмечались значительные успехи школы: «Знания стали прочными, успеваемость заметно повысилась».
Однако это заявление сильно контрастировало с данными об успеваемости по русскому языку, на которые ссылались сторонники коренной реформы орфографии, в большинстве своём учителя. Так, Э. И. Биргер пишет: «30 % ...не усваивают правил правописания и остаются неграмотными. Большая часть из них то остаётся на второй год, то тянется из класса в класс и в конце концов вынуждена покинуть школу, так и недоучившись; 40-45 % учащихся усваивают правила нетвёрдо и пишут на тройку. Только в отношении 25-30 % можно сказать, что они, оканчивая среднюю школу, пишут в основном грамотно. Это в РСФСР. В союзных республиках результаты намного хуже». Значит, чтобы повысить успеваемость, необходимо снизить планку — упростить правила, «имея дело с доступной орфографией и пунктуацией, они (школьники. — Е. А.), конечно, станут грамотными».
Полное согласие с такой позицией выражает И. А. Фигуровский: реформа будет «способствовать повышению успеваемости детей, сократит количество второгодников», необходимо избавиться от тех правил, «которые обусловливают постоянные ошибки школьников».
Как уже было отмечено ранее, только М. М. Решетников усомнился в том, что виновата в устрашающем количестве двоек по русскому языку сложность орфографии, предложив пересмотреть методику обучения.
Анализ первых материалов, посвящённых орфографической реформе, показывает, что реформаторы исходили из следующего. Цель школы — выпускать абсолютно грамотных людей, значит, орфография должна быть такой, чтобы этой цели можно было достичь. Эта идея наиболее отчётливо сформулирована И. А. Фигуровским: «Наш многомиллионный народ нуждается в такой системе орфографии, при которой орфографические навыки можно было бы полностью освоить за восемь лет обучения в школе и при которой подавляющее большинство граждан были бы вполне грамотными». То есть уровень сложности орфографии должен определяться возможностями школьников и только. Объяснений, почему система письма должна быть подстроена под школу, в статьях сторонников этой идеи нет. Данная позиция принимается как аксиома.
Возражения против такого подхода к реформированию орфографии появляются у А. Б. Шапиро. Размышляя о трудностях, связанных с нормализацией слитного, раздельного и дефисного написания наречий, автор признаёт: «Опыт показывает, что добиться прочного уменья писать наречия и близкие к наречиям сочетания предлогов с существительными не удаётся при самой изощрённой методике обучения». Однако этот вывод приводит его не к мысли максимально упростить правила написания наречий (это невозможно!), а к другому важному теоретическому и методическому выводу: «Необходимо разработать специальную инструкцию о нормах оценки письменных работ учащихся», в которой будут учитываться ошибки на правила разного уровня сложности, а не убирать огульно все правила только потому, что они недоступны школьнику.
Последний аргумент из подробно раскрытых в 1962 году был опять-таки связан с обучающимися. Чрезвычайно важной в советскую эпоху признавалась задача распространения русского языка как средства передачи мировоззренческих идей, средства пропаганды за рубежом. Орфография могла стать заложницей политических устремлений, которым предстояло реализоваться в одном из основных принципов предстоящей реформы — «облегчить изучение русского языка иностранцам».
Иностранцы были упомянуты как важные адресаты реформы и на сессии Верховного Совета РСФСР: «Русский язык изучается сейчас миллионами людей во всех странах мира. В интересах школы и всеобщей грамотности, в интересах миллионов пишущих по-русски: и детей, и взрослых, и русских, и нерусских».
Необходимость многих конкретных изменений в правописании часто мотивировалась именно стремлением сделать русский язык доступнее для изучающих его как иностранный. Так, Т. С. Ворошилова считает, что необходимо унифицировать написание гласных и, ы после ц на основе фонетического принципа, так как «существующее написание с и, во-первых, затрудняет усвоение русского произношения нерусскими (курсив наш. — Е. А.)».
П. Полья (г. Париж) выражает сожаление по поводу «неисчерпаемых трудностей, вызванных неиспользованием в печати буквы ё». Интересно, что именно зарубежный сторонник реформы возражает против одного из предложенных нововведений — отмены мягкого знака на конце существительных третьего склонения на шипящий: «Нерусский учащийся чаще всего определяет род подобных существительных по наличию мягкого знака в именительном падеже единственного числа».
Завершая перечень доводов, мотивирующих необходимость реформы, следует назвать ещё два, которые были упомянуты вскользь, подробно не раскрыты.
Польза от упрощения орфографии должна была изменить отношение школьников к урокам русского языка (Ефимов) и даже больше — сделать труд преподавателей более благодарным (Биргер). Также упрощение орфографии, по мнению Э. И. Биргер, было бы экономически выгодным: прекратились бы «непроизводительные расходы государственных средств в виде зарплаты учителям за часы, которые тратятся впустую». В. В. Виноградов практически повторяет этот тезис: «Избавить общество от непроизводительной затраты времени на её усвоение».
Принцип сохранения традиций, обеспечивающий устойчивость системы письма, энтузиастами реформы или игнорировался, или объявлялся однозначно несущественным: «Привычки и традиции ещё сильны, но новое всегда побеждает». Даже А. Б. Шапиро, выступивший с критикой многих утверждений А. И. Ефимова, призывал изменить отдельные правила, «не считаясь с существующими навыками и невзирая на уверения, будто упрощения могут изменить внешний облик нашего письма». Вопрос о языке как важной составляющей культуры, о значении орфографии для передачи культурного наследия, обеспечения преемственности поколений поставлен в начале дискуссии не был. Только В. В. Виноградов упомянул о необходимости «стремиться к тому, чтобы по возможности меньше отступать от сложившейся и укоренившейся веками системы русского правописания в целом».
Не останавливаясь подробно на описании всех изменений в орфографии, предложенных в 1962 году, попробуем выделить наметившиеся тенденции.
А. И. Ефимов, открыв дискуссию, призвал учителей русского языка сказать «решающее слово». И именно учителя и методисты высказали наиболее радикальные предложения.
Так, И. А. Фигуровский предложил изменить не столько орфографию и пунктуацию, сколько графику, отказавшись от букв е, ё, ю, я и введя мягкие согласные буквы по образцу сербской азбуки.
Призыв А. И. Ефимова приблизить орфографию к произношению был поддержан: «Нужно ликвидировать пропасть между орфоэпией и орфографией» и «узаконить в письме московский диалект с его "акающим" произношением».
Идея утверждения фонетического письма поддержана в таких предложениях, как изменение написаний корней с чередующимися гласными; введение написаний революцыя, жывет, жури, кашнэ, проэкт, запиченый и паражоный, умылса, влева, снек, краснава, што, празник, збор, мущина, субынспектор, отказ от двойных согласных, отказ от мягкого знака после шипящих, написание в безударной позиции окончаний 3-го лица всех глаголов -ут (-ют), изменение падежных окончаний существительных.
Стремление к упрощению через унификацию отразились в следующих намерениях: отказаться от разделительного ъ, упростить написания н и нн, упростить правила переноса (вплоть до разрешения абсолютной свободы), упростить правила слитного-раздельного-дефисного написания сложных прилагательных, существительных, наречий, частиц не и ни, частиц и составных союзов, отказаться от дефиса вообще, упростить правила употребления прописных букв, сохранить на письме только приставки на -з.
Пунктуационных предложений было немного. Привлекли внимание такие проблемы: разграничение однородных и неоднородных определений, сравнительных оборотов и сходных с ними конструкций с союзом как, отсутствие знаков препинания при фразеологизмах, выделение вводных слов, тире между подлежащим и сказуемым, пунктуация при обобщающих словах. Предложено обособление определений сделать факультативным.
Даже этот очень упрощённый перечень новаций демонстрирует решительность реформаторов — в большинстве своём преподавателей русского языка.
Анализ первых публикаций на тему реформы показывает, что публичная дискуссия была инициирована не случайно. Ведущая задача реформы — упростить систему письма, сделать её доступной для изучения в полном объёме в школе — соответствует целям проводившейся в то время школьной реформы, главной идеей которой было сближение школы и производства, более широкое введение в школу производственного обучения. Естественно, что на реализацию этих целей требовалось учебное время. Его нужно было высвобождать за счёт других, традиционных дисциплин. Упрощение орфографии было действенным способом реализовать поставленные партией цели. Попутно без больших методических усилий решалась проблема безграмотности.
Заманчивая перспектива расширить работу над «красноречием» в школе была скорее ширмой, прикрывающей реальные мотивы. Однако учителя, действительно сожалевшие о недостатке времени на изучение лексики и стилистики, на упражнения если не в красноречии, то хотя бы в высказывании своих собственных мыслей, а не только в грамотном записывании чужих, откликнулись на призыв, при этом расписавшись в методическом бессилии по отношению к правописанию.
Подход, предложенный А. Б. Шапиро, — определить уровни орфографико-пунктуационной грамотности и не требовать от школьников того, что должны знать корректоры, — как показали дальнейшие события, не был принят. Вероятно, именно потому, что цель реформы была всё же выделить время не на развитие речи школьника, а на что-то другое. Смена руководства страны в октябре 1964 года поставила точку в вопросе об орфографической реформе.
Нельзя не отметить положительный эффект дискуссии. Уже на начальном её этапе были обозначены многие проблемы теории орфографии и реформирования письма. Каков главный принцип, устанавливающий соотношение устной речи и письменной (фонематический, морфологический)? Как разрешать конфликт между постоянно эволюционирующим живым языком и его консервативной письменной формой? Если письмо должно меняться вслед за языком, то как часто и каков допустимый объём изменений? Может ли быть оправдано изменение ведущего принципа при реформировании письма, или изменения должны быть нацелены только на унификацию в соответствии с действующим принципом? Могут ли насущные задачи общества служить обоснованием для изменений в правилах письма? Орфография для школы или наоборот? Как должно распределяться время для решения многообразных задач в рамках дисциплины «русский язык»?
Таким образом, на первом этапе дискуссии о правописании, развернувшейся в периодических изданиях начала 1960-х годов, обозначился жёсткий конфликт интересов. Все участники дискуссии: власть, школьные учителя, кодификаторы орфографических норм — были едины во мнении, что изменения в правописании необходимы, но заинтересованные стороны предложили различные принципы реформирования, которые могли быть реализованы в различных по характеру и количеству изменениях. В то же время был поставлен вопрос о глубине допустимого вмешательства государственной политики в языковые процессы.